Леопольд Цесюлевич. «Встреча в пустыне»

Из воспоминаний художника:

«Я писал этюд в Горном Алтае, в таежной местности за селом Бируля. От Горно-Алтайска недалеко, километров двадцать, но впереди уже нет ни сел, ни больших дорог, только чабаньи тропы.

Была поздняя осень, природа — серая, влажная, грустная. Для живописца вроде бы ничего привлекательного. Солнце за пеленой облачной дымки высоко где-то светило, вернее — угадывалось, и яркости пейзажу не прибавляло. Но я задался целью изучить колорит перехода осени к зиме, поскольку подобного рода работ на пленэре у меня не было.

Холм, на котором я сидел с этюдником, — невысокий, но поскольку сама местность возвышенная, можно видеть кругом далеко, на сотни километров. Впереди широкое, каменистое плоскогорье, простор, слегка всхолмленный, скудно поросший уже побуревшей травой. Его прорезала малохоженая тропа, которая несколько извиваясь, уходила вдаль и терялась там, где лиловой тенью лежала тайга. За нею волнами возвышались хребты лесистых гор, затемненных, приземистых, суровых. А еще, в великом отдалении, как бледно светлеющий горизонт, можно было различить могучие, широко раскинутые скалистые исполины, розовые, синие, серые, высвеченные проблесками солнца, вспыхивающие кое-где снежными вершинами. Среди них, где-то в глубине, покоилось таинственное Телецкое озеро.

Стояла полная тишина. Даже птиц не было слышно. Это осеннее одиночество наполняло меня чувством, очень напоминающим то, которое я не раз переживал на перевалах или где-то на высотах, когда после долгих часов восхождения ты на высшей точке, и тебя охватывает небывалое ощущение: кажется, застывает время, и невольно в восторге говоришь себе: “Я живу! Это — жизнь!” Все прошлое и будущее существование кажется чем-то нереальным, пустым, не оставляющим следа, ложным. Жизнь — здесь, в этот момент, на высотах, на перевале, перед бескрайностью мироздания. Ты под беспредельной бездной неба, ты — лицом к лицу с вечностью, ты — зришь, ты — ощущаешь! Ликование духа и мольба души: “Мгновение — продлись!”

И теперь — нечто похожее. И все же — иное, более затаенное и глубинное, ибо я не мог отделаться от странного чувства, что меня как бы тут нет, не присутствую я здесь. Все вокруг — самосуще: скалы, тайга, хребты дальние и наидальнейшие, пустыня с заброшенной тропой. И вообще, почему-то казалось, что все это уже было когда-то, где-то: эта сухая трава, поблескивающий ковыль, вековые голубые камни, вросшие в землю.

Но ум говорил: “Ты должен работать, должен писать этюд”.

Очередной раз бросив взгляд на пространство перед собою, собираясь положить на начатую работу мазок краски, я заметил вдали, очень далеко, где тропа сливалась со стеной леса, какую-то движущуюся точку. Но прежде чем я успел что-либо подумать, во мне что-то дрогнуло, и потом только дошло до мозга, что это — человек на тропе. Явление, в любой другой обстановке показавшееся бы обычным, меня вдруг взволновало. Кто это? Пустыня, ни звука, ни существа, только Космос, планета и время, и вдруг — человек! Не я, но кто-то другой. Фигура приближалась: мерно, ровно, не торопясь и не замедляя шага, как ходят путники дальних дорог. Он пройдет мимо меня. Я ведь на краю дороги. Наши взгляды встретятся. И кто же он?

И вдруг мое сознание осенило словно взрывом — мыслью, вроде явно нелепой, но потрясшей всего меня до основания: а что, если это Он, тот самый Путник пустыни, тот самый, одиноко Идущий? И, стало быть, Он взглянет на меня, увидит всего меня, каков я есть, был и буду. И взглядом спросит: “Последуешь ли за Мной?” Ничего не произнесет, не скажет, ни одного слова не прозвучит в тишине пустыни, будто бы ничего не произойдет, но эта неожиданная встреча станет рубежом моей жизни, решающим ее моментом. Не спрячешь, не утаишь потом этого случая от самого себя. Любящий, прекрасный, глубочайший, всевидящий, спокойный взгляд скажет: “Что дороже тебе — быт или бытие? Не убоишься ли оставить все и идти за Мною? Не пожалеешь ли о прошлом?” Решить надо будет здесь, немедля, сразу. Встреча не повторится. И как сработает внутренний, импульсивный, вне рассудка и воли порыв моей сути? Ведь упущенный Зов, даже секунда шатания — уже поражение! Провал! Не исправить потом, не залатать, не отмыть позора рокового мгновения! …

Картина побывала на выставках. И неожиданным было то, что зрители, посмотрев на нее, не зная ничего о ее истории, говорили нечто схожее с тем, что пережил я. В облике Путника, без сомнения, видели Его, Того, о Ком я и думал тогда в алтайской глубинке — именно Христа».